Елисеева Ирина психолог

Если бедность не порок, то — что есть богатство? Если очень богатые люди не купили яхты, футбольные команды и личные самолеты (или купили, но у них еще осталось), и решили помочь детям — это богатство во благо? Конечно, как же может быть иначе. Казалось бы, ответ здесь очевиден. Но не все так просто, если речь идет о брошенных детях

Если бедность не порок, то — что есть богатство? Если очень богатые люди не купили яхты, футбольные команды и личные самолеты (или купили, но у них еще осталось), и решили помочь детям — это богатство во благо? Конечно, как же может быть иначе. Казалось бы, ответ здесь очевиден. Но не все так просто, если речь идет о детях, о брошенных детях.

Ирина Елисеева, психолог и гештальт-терапевт, поделилась с нами своим уникальным опытом работы в частном детском доме.

Приходилось ли вам когда-нибудь рационализировать (объяснять себе) свои поступки, связанные с деньгами?

Когда получаешь достойную оплату своего труда, то воспринимаешь это как само собой разумеющееся, а вот работа с полной отдачей за весьма скромный гонорар точно потребует объяснений, если не себе, то своим близким. Скажете: «Любимое дело, призвание»? Тоже возможно.

Но иное объяснение есть у социальных психологов, использующих положения теории когнитивного диссонанса Леона Фестингера. У человека существует внутренняя необходимость устранить противоречие между собственным поведением и реальным пониманием ситуации, между двумя идеями, мнениями, которые не согласуются друг с другом.

Вернемся к примеру с зарплатой. Если за невысокое вознаграждение, вы выполняете предложенную работу, то для устранения диссонанса необходимо приписать ей особые положительные качества. И тогда почти наверняка вы будете испытывать удовольствие от своего занятия. Словом, я не исключение, и работу психологом в детском доме считаю значимым этапом своей трудовой биографии, хотя оплата была и невысока.

Работая в детском доме, вы наблюдали детей, жизнь которых начиналась в обстановке крайнего неблагополучия, в том числе и материального. Теперь они окружены вниманием и достатком. Что чувствуют эти дети, условия жизни которых поменялись столь радикально?
Не возьмусь отвечать на вопрос о чувствах детей, но точно знаю, что часто хвастают перед одноклассниками теми возможностями, которые у них появились. Благодаря спонсорам дети этого детского дома посещают, например, очень дорогие концерты, имеют возможность ездить в зарубежные страны. Для большинства их одноклассников из обычных семей подобное часто недоступно.

И дело вовсе не в хвастовстве (кто этим не грешил в детстве?). Но подобное положение возводит еще выше стену между ними и их одноклассниками, укрепляя их статус «особых», «иных». Дети, попавшие из ситуации крайнего лишения в условия изобилия, испытывают так называемую культурную депривацию, и как следствие они часто еще больше регрессируют как интеллектуально, так и морально. Такое вызывающе резкое изменение именно материального достатка не позволяет им выстроить иерархии ценностей и вносит путаницу в их представления о мире и о своем месте в нем.

Я считаю, что самым важным для этих детей является установление отношений с человеком, заменяющим родителя, и с другими детьми. Иными словами, восстановление
доверия и чувственной связи с миром людей, которая была нарушена.

Какой ваш психологический прогноз относительно их социальной адаптации во взрослой жизни, когда они покинут свой благоустроенный приют?
Вопрос адаптации всегда слишком сложен, чтобы так легко выдать прогноз на основании лишь одного материального фактора.

Часто говорят о необходимости обучения детей элементарным навыкам самообслуживания — научить «рыбку ловить», а не просить. Трудно с этим спорить, но именно привязанность к значимому Другому определяет становление «Я» любого ребенка. Если такой опыт человек получает в детстве, то и будущие дружеские, семейные отношения или с работодателями он строит как партнерские. Иначе —вечный поиск «кормящей груди» и невозможность насытиться. Да, и всем умениям и навыкам можно научиться «легко, почти шутя» в атмосфере принятия и тепла.

Сегодня часто сталкиваешься с тем, что спонсоры пытаются пригласить то ли гувернеров, то ли прислугу для детей, а называют подобное сообщество «семьей». Увы! это глубокое заблуждение, если ни зло.

Думаю, было бы очень важным, если бы все «помощники и друзья брошенных детей» понимали, что бедность — это не отсутствие денег и возможностей, а иной образ жизни, взгляд на мир, иная культура. Этим детям нужна любящая семья, в которой у родителей была бы возможность зарабатывать достойные деньги своим трудом. Семья, в которую нельзя непрошено вторгаться со своими представлениями о «прекрасном» и лучшем.

Интерес к вопросу о последствиях социальной поддержки очень давний. Перед второй мировой войной на эту тему было проведено довольно интересное и, пожалуй, самое дорогое психологическое исследование, длившееся 40 лет, — «Кембриджский эксперимент», результаты которого до сих пор вызывают дебаты и дают пищу для размышлений многим психологам и социологам.

Расскажите подробней об этом эксперименте.
Кембриджский эксперимент был наиболее многообещающей программой социального воздействия, разработанной в 1935 году Ричардом Кларком Кэботом. Для участия было отобрано около 250 мальчиков «группы риска» в возрасте от 5 до 13 лет. Дети «группы риска» из неблагополучных семей были случайным образом разбиты на 2 подгруппы: «экспериментальную» и «контрольную». Тем, кто попал в экспериментальную группу, на протяжении 5 лет оказывалась всесторонняя помощь психологами, педагогами, христианскими молодежными организациями. Все сорок лет за судьбой этих детей наблюдали. И вот результат, который обескуражил многих, — исследователи не обнаружили никаких существенных отличий в успешности или не успешности, большей или меньшей социальной адаптивности и в других подобных показателях, при сравнении людей из этих двух групп. Более того – пришлось констатировать тот факт, что порою результат «навязанной» опеки и помощи был отрицательный.

Объясните, почему предоставленная в разнообразной форме помощь не смогла принести пользу детям?
В любой человеческой судьбе есть место самым разным не поддающимся учету факторам.

Планируя подобного рода эксперимент, важно определить, куда инвестировать свои усилия, как интеллектуальные и эмоциональные, так и денежные. Организаторы недооценивали влияние близкого непосредственного окружения мальчиков и их реальной жизненной ситуации.

Все дети, как контрольной, так и экспериментальной группы вращались в одной и той же среде, но благодаря массированной помощи часть из них невольно была выделена, получила иной статус-стигму «особых». Невозможно объяснить членам семьи и соседям, почему вдруг так много серьезных людей возятся с твоим ребенком — «видать, совсем плох». Да, и сам подопечный начинал сомневаться в собственных силах, возможностях и способностях.

А теперь представьте. Ребенок подрастает. Сосед-булочник мог бы ему дать подработать, но как-то неуютно брать к себе на работу человека, не внушающего доверия, да к тому же ему и так помогают. Стена отчуждения вырастает. И вот уже своя собственная среда начинает выталкивать такого человека.

Кроме того, (это констатировали исследователи) само общение с людьми из другого класса способствовало формированию ранее не существовавших потребностей и запросов, для удовлетворения которых не было возможностей. По сути, появлялись конфликты и противоречия, которых могло и не быть. Эти дети оказывались фактически между двумя культурными слоями, классами.

Другой вывод, логично вытекающий из анализа эксперимента, — симптоматичное поведение ребенка — следствие проблем семьи, среды, в которой он живет, поэтому не ребенок должен становиться точкой приложения усилий к изменению, а его непосредственное окружение. И«эти перемены должны быть не революционными, не с «разрушением до основания», а постепенными, эволюционными, идущими изнутри системы.

Кроме того, стоит помнить, что никакая помощь не может быть оказана без соответствующего запроса. У человека должна быть сильная мотивация к изменению, чтобы они могли произойти.

Для обычной современной семьи существует достаточно стандартный набор товарно-денежных отношений между родителями и детьми: поощрения за успехи в учебе и хорошее поведение, деньги на карманные расходы. Допустимо ли использовать деньги в воспитательных целях? 

Признаться, мне не слишком симпатичны товарно-денежные отношения, когда речь идет о поощрении за учебу. Задумайтесь, кому выгодно хорошо учиться? Вам или ребенку? Или вы платите за то, чтобы не стыдно было перед сослуживцами, чтобы вас не склоняли на родительских собраниях? А может, пытаетесь деньгами откупиться от страха перед неопределенностью собственного будущего и своего чада? Что поощряете деньгами?

Вот тоже хрестоматийный эксперимент. Известно, что большинство детей любят рисовать. Когда однажды в детском саду детям объявили, что за каждый рисунок будут давать конфетку, то энтузиазм малышей быстро иссяк.

Точно известно, что поисковую активность (основу для любого обучения) довольно просто придушить денежными вливаниями. А вот ваше искреннее внимание к процессу может поддержать интерес ребенка к любой деятельности.

Если взглянуть на деньги как еще на один ресурс из тех, что мы как родители предоставляем ребенку по мере его взросления, то почему же не дать деньги на карманные
расходы, если у вас есть такая возможность? Как любой другой ресурс и этот может иссякнуть, о чем можно спокойно рассказать ребенку, не пытаясь примешивать сюда какие-то воспитательные кунштюки. И тогда ваша позиция поможет ребенку уважать самого себя как личность.

Подростку, например, очень неплохо подсказать, как заработать деньги в обмен на уже полученные навыки и знания за время учебы. И тем самым вы поддержите не стремление получить хорошую оценку, а понимание, что необходимо произвести реальный продукт труда, за который готовы платить деньги. В противном случае, можно взрастить еще одно поколение, уверенное, что платить должны за усталость и головную боль, а не за результат.

Возможно, для этого хорошо самим не забывать, что деньги одно из средств достижения чего бы то ни было, но не самоцель.

21.04.2010